There was never any more inception than there is now,

Nor any more youth or age than there is now.

(с) Walt Whitman

Добавь мне вместо льда воспоминаний

(с) Oxxxymiron

Сказать несказанное – терапевтичный процесс. Это сбросившая листья и снегом укрытая душа. Из нее весной прорастут ландыши, или хотя бы гиацинты. Вот вторая стопка неотправленных писем, тонкая бумага и накапавшие на края минуты – шесть писем, шесть адресатов. Летите, мои белые почтовые птицы. Мои цапли, чайки, журавли. От шума ваших крыльев дышится легче. 

***

The Killers – Read My Mind

На улицах Мехико – самое горячее солнце и обжигающие взгляды, среди всех самый холодный – твой. Сгоревшие плечи, спутанные волосы, сбитые каблуки. Пройденные и пролетевшие за окнами машин, самолетов километры можно намотать на запястье и носить как серебряные браслеты, в три ряда. На пляже в Акапулько громче волн шуршат листья пальм. Мне хочется врасти в этот песок, прорасти вглубь, но песок малопригоден для жизни. Мне нравится, как ты улыбаешься – наверное, потому, что так редко. С тобой быть – бегать с решетом за дождем: мокро, пусто, устало. Ливень насквозь промочил мое новое платье. Тонкое, бордовое. Слезы на рукаве кожаной куртки, джин с тоником в баре аэропорта одного, потом другого. Самолеты рвутся от земли, и рвутся серебрянные нити. Когда-то на их месте вырастут золотые. А пока девочка с решетом и в лаковых туфлях, туфли – в лужах, пальмы – вслед, следы в песке, и прощение – на прощание. 

***

<…>

На следующий день после моей свадьбы мы пьем мохито в баре у бассейна. Тепло, пасмурно. Карибское море в двух шагах, вот тут, за моей спиной. Ты накинула на плечи шелковый платок с фиолетовыми кружочками. Клацает тонко лед в стакане, лед за барной стойкой загребает кудрявый бармен совком, как детским экскаватором – ррррав! Пока мой муж спит полуденным тропическим сном, мы говорим о твоем. Полдень затихший, разделенный. И до того – наше время переплетено, пути рядышком, безусловное участие. Такое же безусловное, как и последующее отключение проводов от пульса друг друга. Тихо, без объявления войны. Как тихий Карибский полдень. На место тебя нет кандидатов. В наследство от нашей дружбы – твоя мама, с ее смехом и рецептами хлеба. А тебя уже нет на орбите, только пусто там, где было полно. И еще жаль. Но уже не боль.

***

<…>

– Приходи, будем делать шарлотку!

Я прихожу, приезжаю на попутке по вмёрзшим в зиму улицам, белым и ледяным, на твою – центральную. Облачка пара изо рта улетают вверх, как дружественные НЛО. Мы режем яблоки, кожурка у них – красно-желтая. На твоей старой кухне уютно. Уверена, на новой тоже. Но до нее не добраться пока никогда. Завариваешь чай с укропом. Он в жестяной баночке. Высыпаешь в каждую чашку по две ложки. Даже сейчас, как вчера, когда вижу чай с укропом в магазине – вспоминаю тебя. Шарлотка терпеливо пухнет и ждет за дверцей духовки. На кухне тепло, за окном ох как морозно. Твоя серебристая как декабрь кошка, твой Кензо ле’пар и просто ты. Бархатный шнурок-ожерелье, белый свитер, рождественские огни и ты всегда опаздываешь. Мне радостно, что наши пути – как шерстяная пряжа: переплелись, запутались, вновь встретились на спицах. С тобой уютно и, не объясняя, можно быть услышанной. Не рвись, пряжа. Свитер еще вязать и взять. 

***

Pink Floyd – Brain Damage

Чужие самолёты взлетают над нашими головами. Наши пути и часовые пояса – пересеклись, совпали и замерли на миг, но несутся дальше, до следующего. Можно быть так далеко и так близко одновременно? Чай с васильками в термосе. Конечно, можно. Замершее и замерзшее утро. Вот уже наши самолёты – друг за другом, в самые разные стороны. Экранчики в телефоне – маленькие, часовые пояса – огромные. Всегда так и должно было быть, во всяком случае, в этой жизни –  берега разные, океан один. Но обещание в силе. Кофе в стаканчике, песок под ногами. Брось кубик – какое число выпадет?

***

<…>

Мы читаем Керуака почти одновременно, никогда так и не обсудив. На твоей полке с дисками – альбом The Scorpions – Best, тоже не послушанный. Почти все, с тобой связанное – с частицей “не”. В свете огней, в шепоте лип, в несказанности и недосказанности. Лето бархатного неба и остывающего асфальта. Метафора юности, пропущенная страница. Лестничные пролеты, джинсовые куртки, ночи до рассвета, полосатый шарф, подтаявший снег, прошедшее время. На периферии, но никогда не в фокусе. Гулять с тобой ночью, днем пить чай с твоей самой нежной. Уходить, уезжать, улетать. Благодарить за несбывшееся, почти искренне. Нетронутое, неоткрытое – законсервированное в лучшем виде. Моя кунсткамера. Тебе восемнадцать, ты живой, чужой, совершенно невыносимый, как утреннее беспощадное июльское солнце. И ты запомни меня такой.

***

Би-2 – Волки

Терпимость – твое доминантное качество по отношению к миру и людям, и даже ко мне. Хотя ты вполне мог и не быть таким терпеливым и внимательным, зная все, что знаешь ты. Спасибо за рядом, за локти, за предплечья, за теплые карманы, за все суши, саке и полуночный чай, которые только можно было найти в большом городе, который уже не мой и не твой. А сначала мы прожили целую жизнь в Старбаксе, буквально прожгли ее. В день, когда мы встретились, в твоем плеере – вот эта песня. Мы слушаем ее и снежный январский дождь. И вот мы уже летим, каждый к своим, а время быстрее, впереди нас. Мы собираем друг друга из пепла, over and over again, пока несутся наши twenties и меняются буквы в билетах. На балконе в твоем старом доме – цветы твоей мамы и видно реку. Из твоего нового дома тоже видно реку? Наша дружба застыла, но не замерзла. Льда нет – она как янтарь. Золото без металла, а на солнце светится теплом. Подышать – она растает. Но янтарь, как и время, необратим в смолу. Хотела тебе позвонить, но вместо этого написала здесь. Позвони, как прочитаешь.

***

(с) Olga Barrows, декабрь 2021