Ярко-салатного цвета, как китайские футболки в девяносто пятом, самолет присел между вулканами. Они как сталагмиты тянутся к синему своду, подпирают аквамариновое небо. Под гжель расписанный трап катится вдоль лохматых сугробов. Петропавловск-Камчатский. Край географии. Начало космоса.

Железные ворота с аэродрома – на площадку перед аэропортом. Сверху – сине, вокруг – бело. У ворот – приветственно: «Добро пожаловать! Камчатка – страна дикого лосося». Хорошо, что не лося.

«Серега!» – с облаком пара представляется водитель. «Хлоп! Хлоп!» примерзшими дверями. Руки тяжело лежат на руле. На фалангах синими чернилами выбито: «с», «е», «р», «е», «г». Пальцев не хватило? В покрытой инеем машине на сидении – пушистая шкура зверя. Как в санях. Иначе примерзнуть к сидению – вопрос пяти секунд. Автомобиль катится, крохотный на фоне вулканов. На поле – разноцветные треугольники в небе влекут за собой лыжников. Местное увлечение – кайтинг с элементами лыжной гонки. Ветер в поле, ветер в голове – долгая зима на Камчатке. Солнечные лучи преломляются под незнакомым углом. Вулканическое поднебесье. Белое, ледяное, серебристое под космическим солнцем. Эта часть земли кажется ближе всего к космосу. Уж точно ближе, чем запломбированная автомобилями Москва или фаршированный «кэбами» Нью-Йорк. Космос здесь ощутимо ближе.

Гостиница «Петропавловск-Камчатский» в городе Петропавловск-Камчатский. Вот бы где проводить мировой конгресс логопедов – и за практикой далеко ходить не надо. Как плющом белые стены снаружи обвиты трещинами. Над входом – заломленный набок козырек, на козырьке – сугробы, от козырька вверх – трещина по всей стене до последнего, четвертого этажа. «Выше строить нельзя» – объясняет провожатый изыски сейсмоградостроения. Провожаю взглядом змею-трещину. Вот-вот разломится пополам. Или дождется-таки моего отъезда.

Вулкан вписан в квадрат окна по всем законам геометрии. Подернут дымкой тюля. Тюль пыльный, теплый от батареи, розовый от заката. Под подоконником – полопавшаяся на батарее сине-зеленая краска. Про такую обычно пишут на банках – «цвет морской волны». Откидываю тюль, открываю заклеенные на зиму хлипкие гостиничные окна – вулкан подрумянивается в вечернем воздухе. Расползшаяся под собственной тяжестью северная пирамида громоздится над маленьким городом. Камчатка дышит в окно ледяным воздухом.

Пятнадцать минут по ухабам между сугробами, частными домиками с оранжевыми крышами и выпускающими пар подъездами. Камчатский берег. Небо исцарапано чайками. Стального цвета волны выбрасываются на серого цвета землю. Открыть дверь автомобиля не могу с первого раза – ветер давит на ручку с другой стороны. Не выпускает. Потом бесцеремонно срывает капюшон, сводит пальцы морозным артритом, по щекам оскорбительно водит ледяными пальцами.  Волны бьются в тихой истерике. Вода – тяжелая, грязно-зеленого, холодного, металлического цвета. Вот тебе и «цвет морской волны». Через дорогу памятник Петру и Павлу. Они крепко держат крест, противостоят штормовому ветру, который проточил насквозь сугробы. Залитые бронзой, ежедневно выстаивают против ветра. А под таким ветром мало что выстоит. Но видимо, верой единой… За заливом – ледяные скалы. На фоне скал – железные корабли, одного цвета с тяжелыми волнами. Гигантские рыболовные и военные суда взлетают на волнах. Вороны вторят ветру. Прохаживается туда-сюда, неуязвимый для опасного ветра, мужчина в пальто. Пальто черное, вороны черные, снег серый, океан – стальной. Пейзаж Маяковского – вот тут они, косые скулы на блюде студня. Дикая сила, литое железо, ветер располосовал лицо.

Разноцветные дома гнездятся по склонам. Высокоэтажки – эти пятиэтажки. Выше нельзя: сейсмологи запрещают. Красные, синие, желтые – краска местами потрескалась. Как цветное драже на грязных и снежных склонах. «Камчатглаврыбхоз» – местное рыборуководство. Абырвалг, иными словами. Грузовик «Хлеб». Экспорт шестидесятых. Автобус с круглыми фарами. По-рыбьи, как плавниками, беспомощно хлопает дверями. Экспорт семидесятых. Меняем нынешнюю камчатскую рыбу на тогдашний автотранспорт!

«На смотровую поедем?», – с облаком табачного дыма осведомляется водитель. Поедем, почему нет. Петропавловск-Камчатский взбирается по горам и холмам грязно-серого цвета. За киоском – гаражи. Начинаю опасаться. «Не боись, такая дорога!». Забираемся по спирали вверх, от рынка, через гаражи и засохшие в зимней мерзлоте кустарники. Замерзшая в лед дорога. Доехать бы до верха – а ведь еще обратно возвращаться. Это тоже еще при удачном раскладе. На поворотах выгибается долина, город – все ниже, мифическая смотровая – все выше, вулканы – все больше.

Наверху. Стальные волны внизу прижимают берега к белым вулканам. Над Петропавловском-Камчатским их целых три. Козельский, Авачинский и Корякский. Козельский уже потух, вышел из строя, а последние два – вполне даже действующие. Корякский вулкан даже чуть дымится – говорят, обычное дело. Сверху над вулканами, а здесь их называют сопками, – уже только космос. Город хоть и кажется в безвыходном положении между стихиями, но активно пестрит радужными пятиэтажками. Изрешеченные ветром сугробы на вершине горы. Справа – бело-красная метеостанция и я, бело-синяя от холода, с ней рядом.  Ветер как под крылом самолета. Подъемная тяга вот-вот оторвет от земли, от покрытой ледяными узорами продрогшей горы, да забросит на вулкан. Кожа на лице стягивается и вот-вот лопнет. Боязно мне, что Камчатка – уже не полуостров, а ветром оторванный, волнами откушенный кусочек земли. И эту невиданную землю от евразийского материка оторвало и тянет в космос.

«Замерзла? Обратно поедем?», – ему все ни по чем, «Серег» в расстегнутой рубахе курит «Мальборо» – камчатский ковбой, крестик на груди. Печально смотрю на блестящую ледяную спираль дороги. Вспоминаю ледовый городок на площади родного города. Обидно будет, вот здесь, на краю географии… «Вы езжайте, а я так, рядышком пойду, пешочком». «Серег» только хмыкнул, но плавно покатился – не поехал – вниз, юзом входя в замороженные повороты. Через двадцать минут я осмелела и замерзла, села-таки в теплый автомобиль. «Нагулялась, иностранка?», – еще ехидничает! Нагулялась. В гостинице ждет голодный чемодан.

Петропавловское солнце к вечеру остывает все быстрее. На ужин – салат из папоротника и суп из камчатского краба. Краб обезпанциренный и мелкопорубленный идет в последний заплыв от края до края суповой тарелки. Ресторан назван с иронией – Сан-Марино. До итальянских красот от этого стального берега – световые годы, тысячелетия. Ближе к полуночи чемодан собран. Церемониально дожидаюсь: минутная стрелка касается двенадцати. Ликую, не веря: «В Петропавловске-Камчатском сейчас полночь!». Равнодушно рапортовавшие кухонные приемники в советском детстве оказались правы. Действительно – полночь! Ночью проснулась. Слушала странную, взъерошенную тишину. На пол-окна – Авачинской вулкан, присыпанный лунным светом. Ледяная Годзилла мирно дремлет в моем окне. Чуть подальше – еще два гиганта. Килиманджаро, Эльбрус и Фудзияма Камчатки. Наискосок пробегает по потолку полоска бессонных автомобильных фар.

Хрустящее утро. Холодный омлет на завтрак. Новости без звука. Чай «Ахмад». Кипяток из термоса. Ключи от номера – на стойку регистрации. Чемодан, выдохнувший от облегчения. Домой, домой.

«Слышали, как тряхнуло? Ночью-то? Неслабо!», – с  гордостью сообщает из-за руля «Серег» по дороге в аэропорт. Сине-белый пейзаж становится ярче. Оказывается, землетрясение – это когда просыпаешься вдруг среди ночи где-то на краю географии, удивленно прислушиваешься к холодному небу, приглядываешься к гигантскому вулкану – который всего-навсего вздохнул глубоко во сне.

Прощальный подарок – камчатский краб. С клешнями и в глубокой заморозке. Грузятся чемоданы, катится трап. Я лечу в Москву из Петропавловска-Камчатского. Я лечу над белой землей долго-долго. Вдоль самой северной кромки земли. Я лечу – и где-то подо мной тоже летит краб.

Ольга Скутина

Камчатка – Ванкувер, 2010