В машине работает кондиционер, и только поэтому я еще не захлебнулась  – бирюзовым воздухом, Атлантическим океаном. Воздух сладкий, морской, приторный, как морская капуста. Откроешь банку – окунешься в море. И вот распахиваю дверь старенького Мерседеса, туфли из крокодиловой кожи – на мозаичную плитку пляжа Копакабаны. Двумя движения скидываю туфли, и с разбегу пятками – в теплый зернистый песок. «Кокосовое молоко будешь пить?» – кричит мне вслед Фелипе. «Будешь! Все будешь!» – уже тону в облаке песка, жары, океанского воздуха и бразильской тропической радости. Оставляю туфли с сумкой прямо на песке – и брызгами раскланивается Атлантический океан у моих босых ног. Фелипе догоняет, протягивает тяжелый зеленый кокос, в котором плещется сладкий бассейн сока. В пляжных самодельных киосках верхушку кокоса острым ножом лихо срезают, как черенок у яблока – и в бело-зеленую глубину ореха ныряет полосатая пластиковая трубочка. Сок сладкий, тягучий, тропический, прохладный, мякоть застревает в трубочке, а восторг – словами где-то поперек горла. Следы на песке слизывают волны. Мы идем вдоль берега по пляжу в Рио-де-Жанейро. Точнее, это Фелипе идет, а я на два шага впереди – вприпрыжку от радости.

«Не знаешь, чем заняться сегодня? Иди к Христу!» – отправил меня Фелипе с утра пораньше к Всевышнему. Подобной религиозный вектор мне уже знаком. «Ну тебя к Аллаху!» – часто в шутку отмахивается от меня моя бабушка. В детстве мне казалось, что это не желаемое, в сердцах заданное направление, а какое-то неведомое обзывательство. «Ну тебя, (кого?) Калаху». Я дула губы и не могла понять, чем заслужила называться «Калахой». Фелипе же отправил меня на гору Корковадо, где возвышается над райским пейзажем Рио тихий мраморный Иисус. К Иисусу ходит поезд. Стилизованный деревянный экспресс, ждать который нужно в душном просторном зале – местный аналог чистилища с вентиляторами и желтыми витражами под потолком. Смуглые тинейджеры продают щербет из клубники и манго. Щербет тает в стаканчиках быстрее, чем успеваешь попробовать фруктовый лед. Железная дорога на гору идет местами под углом до сорока пяти градусов. Поезд останавливается на заселенных лианами и обезьянками станциях – переключаются стрелки. Пассажиры нависают над обрывом, всматриваются в сине-зеленую перспективу, мелькают райские пейзажи. Дергается вагон, поезд сдает назад, угол наклона меняется, потеют ладони – и вновь вперед, скрипя, врезается в зелено-желтую сочную плоть бразильского леса.

Иисус простирает белые мраморные руки над городом и зелеными выпуклостями холмов, обнятых джунглями. По левую руку – аэропорт и бедные, северные районы города, который не так давно вновь утвердился в титуле неспокойной латиноамериканской столицы. По правую руку – ожерелье городских пляжей: Копакабана, затем Ипанема, затем Леблон. Спокойные и богатые кварталы, лениво вытягивающие длинные ухоженные ноги вдоль океанского берега. Еще подальше справа – ботанический сад и ипподром, занимающие добрые пятнадцать кварталов. На ипподроме букашки лошадей ходят по кругу, микроскопические жокеи дрессируют своих крохотных подопечных. Забеги в спичечном коробке – с высоты любимое увлечение Рио кажется миниатюрным, нелепым, трогательным, как блоха в рассказе Лескова. Прямо по курсу – за спинами уже в третий раз фотографирующихся австралийцев – завалившаяся в океан гора «Сахарная голова». Фирменная сладость Рио-де-Жайнеро – гора, похожая на кусок сахара, тающего в блюдце с горячим чаем. Приторная зелень, тонкие полоски канатной дороги тянутся от верхушки, как нити сладкой ваты. А белый Иисус расстилает руки над городом, над водой, над горами. Внизу – птицы. Вверху – закинуть голову выше – каменные полуприкрытые  и всезнающие глаза. По ночам Иисус светится на горе тихим белым светом. С утра мелькает тенью в клубах утренних облаков. С балкона, где я часто читаю, проваливаясь в дрему, качаясь, как в колыбели, в плетеном гамаке, видно Его правую руку. Под Его распростертыми ладонями крепко и спокойно спится. Почти из любой точки Рио можно посмотреть вверх, поискать глазами Его контур на горе: «Ты здесь?» – «Здесь-здесь, все хорошо, спи спокойно».

Вентилятор шинкует, как капусту, утренний горячий воздух. Кофе со льдом – утренний Рио, лимонного цвета архитектурные шедевры теснятся между пальмами на улицах старого города, выглядывают засыпанными деревянными ставнями на горячие улицы. Лианы и щербатые каменные стены – город спустился с гор, как волхв, и присел у синей воды. Улицы узкие, широко открытые окна машин, шляпы туристов и прозрачные тени от жаркого солнца. Пальмы – такие же полноправные жители города. На перекрестках, в парках, у парадного входа, у черного хода, шеренгами и в тропическом одиночестве – на каждой улицы раскинуты веером листья. Пальмы меня, северную девочку, непривыкшую к тропикам, чаруют и соблазняют, как смуглые красавцы. Я томно вздыхаю и таю от бразильской жары.

Воздух в Рио вдруг густеет, как чашка взбитых сливок в холодильнике. Улицы, еще вот только жаркие, яркие, вдруг затихли. Лопнул и пролился на мозаичные мостовые Ипанемы и Копакабаны теплый ливень. Парализованные улицы. Обычно подвижные и выразительные бразильцы замирают под тропическим дождем. В задумчивости открывают и закрывают зонты, прячутся под козырьками, терпеливо глядят вверх – высматривают окончание дождя, которому, как ни старайся, конца-края не видно. Вместе с пузырями по лужам уже со всех сторон бегут-спешат продавцы зонтов, продают втридорога и громогласно. Салатового цвета такси бороздят прозрачные глубокие лужи. Вода скатывается с пальмовых листьев. Дождь моет окна, доливает до краев океан, а чуть позже солнце насухо вытирает взмокшие после тропического дождя улицы.

«Филичка! – осеняет меня к концу первой недели в Рио-де-Жанейро. – А чайки, чайки-то – где?» «К черту чаек – у нас есть обезьянки!» – на полном серьезе парирует Фелипе. А ведь в самом деле есть. Только ленивый не сопроводил меня в Бразилию стихотворным: «В Бразилию? Где много-много диких обезьян?». Именно туда, и именно столько. Причем писклявых, усатых и симпатичных. Глазища круглые, серьезные, а лапки проворные. Полосатые, с ладонь величиной обезьянки с почти ультразвуковым писком бегают вверх-вниз по пальмовым стволам, как по автобану.

Мы отправляемся на «Сахарную голову». Поднимаемся на фуникулере над сине-зелеными берегами. Белые бухты, жемчужные зубы отелей сверкают вдоль берега, город улыбается от всего сердца – летнего, вечнозеленого. Внизу топорщатся верхушки деревьев, свежие, как брокколи. Облака сворачиваются у нас под ногами, как прокисшее молоко в кофе. Иисус парит над сине-зеленым раем благословенного города. На верхушке горы – тихо. Щелкают затворы фотоаппаратов. Говорить не о чем – только дыхание затаить от такой зелени и синевы. Развевается флаг Бразилии – синий земной шарик с лентой «Порядок и процветание» на зелено-желтом фоне.

Синий. Желтый. Зеленый. Палитра бразильских красок. Горы и острова – зеленые пупырышки на лице Атлантического океана. Зеленые до изумрудности. Голубые до синевы. И желтое, радостное солнце разливается повсюду. А порядок и процветание? Порядок, как и свойственно странам горячей Латинской Америки – дело относительное. Порядок – это, судя по последним новостям, отсутствие вооруженных сил и случайных выстрелов на улицах города. Порядок – когда вечером, днем и утром пляжи патрулирует полиция. Порядок – когда за высоким забором и за железной дверью спится спокойно. А процветание – это когда спокойно не только за забором или железной дверью. Процветание – это когда люди сами справляются, своими, невооруженными силами, и сами же чистят свои райские пляжи.

Жить бок о бок с сияющими белыми пляжами – и променять это песочное счастье на белый диван перед телевизором? Ну уж. Нет уж. «Никуда твой пляж не денется», – ворчит мне вслед с дивана Фелипе. «Зато я денусь», – взяла полотенце и книжку. «А Ипанема прая, пожалуйста!» – мешаю в такси свой испанский с местным португальским. Пляж – моя новая религия. В Ванкувере пляжи не балуют. На пляж мы ходим с горячим кофе и теплым пледом, посмотреть плечом к плечу на закат, на фейерверки или грузовые танкеры, чинно разворачивающиеся на фоне синих гор. Неизбалованная купанием и пляжными променадами, я буквально переселилась на две недели в царство песка и воды.

В будние дни пляжи тихие и пустые, как жемчужные бусы, забытые на тумбочке у кровати. Но пасмурный день, по моему мнению, еще не повод не пройтись по белому песку. Остановить меня от похода на пляж не может даже серый ветер и океанские брызги, смешанные с парой капель дождя. Вытянувшись на еще теплом песке, читаю книгу. Песок между страницами. Волны заворачиваются, закручиваются, как подарочная лента. «Эй, амига, как дела?» – длинноволосый смуглый красавец, уличный продавец украшений и, в сущности, полный бездельник усаживается рядом. «Не купишь у меня пару сережек? Я сделаю для тебя подарок». Пока он быстро скручивает что-то из золотистой проволоки, я слушаю рассказ о Вселенной, о свободе, о его путешествиях –  аргентинский акцент и зеленые глаза. Скрутил проволочное колечко. Три звезды, одна над другой. Надевает на безымянный палец: «Ну вот, это тебе на счастье, амига». Обвенчал меня с океаном, с песком, с кокосовым небом. В знак благодарности – да и чтобы не быть невежливой (он мне – целую Вселенную на пальце, а мне три монетки жалко?), покупаю зеленое перышко. Какой-то бедолага-попугай пожертвовал свою хиппарскую шубку из перьев на уличные украшения. Бродяга уходит бродить дальше, оставляет за собой глубокие следы в белом песке. Я остаюсь на берегу, неожиданно обрученная, спокойная, локтями в песке, перелистываю следующую страницу…

В этой стране живет неумолимо радостное горячее солнце. Круглый год золотой, переливчато-белый, почти перламутровый песок населяет пляжи Рио. Обволакивает ноги песочными сандалиями, пока прыгаешь по горячим холмам от воды к зонтику. С утра до позднего полудня пляж – моя обитель. На пестром платке раскинулась, как морская (или голливудская) звезда – рассеянно закапываюсь пальцами ног в горячий песок. Песчинки щекочут пятки. Рядом проходит продавец кокосов, бороздит белые волны песка загорелыми ногами. Оседает песок. Шумят волны. Вслед бредут продавщицы пляжных нарядов. Платья, парео, купальники самых тропических расцветок развеваются, как взбесившиеся флаги, на морском ветру. На длинных шестах вытягиваются в ряд юбки и сарафаны – устало идут вдоль воды гуру пляжной моды. Вслед – караван неутомимых пляжных коммивояжеров – продавцы креветок, мороженого, холодного чая. Загорающие ленятся, на смуглой коже – бисеринки пота. Полоски загара, веревочки от купальника, солнцезащитный крем смешивается с соленой океанской водой. Мурлыкает из проезжающего автомобиля боссанова – «Девочка из Ипанемы», музыка тонет в теплых волнах.

Когда жара опустошает даже белые пляжи, прячусь среди зелени. Ботаническому саду в Рио почти две сотни лет. Пальмовая аллея: столетние пальмы, поскрипывая, заглядывают себе под ноги, роняют листья в траву, почти не защищают от солнца и жара. Бамбуковая аллея – табличка повествует, что Римский-Корсаков любил посидеть у переплетенных пальцев бамбуковой изгороди. Аллея бананов – красные цветы, как пернатые грифы, расселись по верхушкам банановых пальм. Аллея орхидей – воздух дышит соблазном и старыми французскими духами. Орхидеи дикие, прирученные, местные, заморские – цветочное благолепие в тропическом климате. Перебираю страницы путеводителя по парку, голос со страниц эхом отзывается за каждым поворотом. Присела, по настоянию того же путеводителя, на скамейке у бывшей пороховой фабрики. Пороховой бизнес в 19 веке – дело ненадежное и недолговечное. Вскоре после открытия от фабрики остались только рожки да ножки – то есть только ворота да стены, поросшие лианами. Сейчас во внутреннем дворе – разноцветный детский парк. Малыши на экскурсии. Разноцветные лица: Бразилия – смешанная, как мультифруктовый сок, нация. Дети качаются на качелях, как на лианах. А местные  обезьянки засели повыше на деревьях, любопытничают. В Ботаническом саду – Жарджим Ботанику, как называется парк на певучем португальском языке –  провела чуть больше двух часов. Кислородное голодание, преследовавшее меня всю дорогу от Буэнос-Айреса, наконец-то закончилось – наступило кислородное изобилие, закружилась голова под столетними пальмовыми листьями и под горячим белым солнцем Бразилии.

«А завтракать сегодня мы будем в самом красивом месте в Рио», – потягиваясь, объявил как-то Фелипе. Я повязала шелковый шарфик и понадеялась на поездку в ресторан с видом на океан. Но мы отправились в глухой парк, где дорога от каменных ворот уходит вглубь, где смыкаются чуть ли не дубы-колдуны над узкой дорогой и где у серых стен старинного замка только что чьи-то тени не встают. Старый особняк в парке: ранее – эпицентр аристократического шика Рио-де-Жанейро начала 19 века, ныне – городская художественная академия, по совместительству – богемное кафе. Очередь занимают с восьми утра в воскресенье – и могу понять почему, глядя на раскиданные между старинными колоннами расшитые подушки, на ажурные зонтики и на матовую глубину декоративного бассейна, раскинувшегося у ног. Вокруг бассейна – вальс столиков и диванов, праздность и звон посуды. Очередь растет в прямой зависимости от утреннего аппетита. Вафли со взбитым кремом с корицей. Капучино в гротескной по своим размерам чашке. Бразильский кофе одним взглядом отправляет «Старбакс» в нокаут в темный угол, как утренний солнечный лучик – вампира. Даже запах бразильского кофе – заряжает летом. Отрываюсь от райского завтрака. Двухлетняя девочка резво бегает вокруг бассейна, пытается поймать неведомую райскую птичку. Райская птичка, в свою очередь, заприметила мои вафли. Голубая грудка, синие крылья – никак настоящая птица счастья ко мне прилетела. Кто же знал, что за ней нужно будет ехать на край света…

На углу рядом с домом, где я временно и очень славно живу, по вечерам болтливый бразилец продает крупные, лиловые ягоды. «Похожи на волчьи ягоды!» – услужливо подсказывает национальная память. Но нет, это ягоды асай – разрекламированный ингредиент, виновник эпидемии похудения планетарного масштаба. Ягода, едва ли не лопающаяся от ударной дозы антиоксидантов, которые кое-как помещаются под тугой кожицей. Асай едят в виде щербета –  перемалывают со льдом. Получается темно-лилового цвета лед, сладкий, густой и душистый. Есть его нужно ложками из высоких пластиковых стаканов. Причем где купил – там и съел, потому что оторваться и куда-то идти – совершенно невозможно. Вкусно, свежо и полезно. А киосков по продаже свежих соков и фруктового щербета в Рио – изобилие. Как и цветов, запахов и самих фруктов. Зеленая фруктовая страна, где папайю к завтраку можно купить за пятьдесят центов, а пухлую связку бананов к обеду – за доллар.

Есть папайю ложкой – мой персональный рецепт счастья. Папайя – уже рассеченная надвое, с высыпавшимися наружу черными крупинками семян – продается в любом магазине. Густую, мягкую, как масло, оранжевую плоть папайи вкуснее всего – да и быстрее всего – есть ложкой. Большой столовой ложкой – чтобы побольше зачерпнуть сладкой свежей мякоти. Поедание папайи на завтрак в гамаке на террасе стало моим самым драгоценным бразильским ритуалом. В Рио праздновать жизнь можно, даже не выбираясь из гамака. Это мой маленький праздник каждого нового дня – с ложкой папайи, с Иисусом на горе в утренней дымке, с высокими шеренгами столетних пальм на востоке, с белым бразильским песком между страниц книги, где история еще только начинается и где вместо закладки – перо птицы счастья.

Ольга Скутина,

Рио-де-Жанейро – Ванкувер, декабрь 2010