12.00 Купила рюкзак. В рюкзак не входят ни туфли на каблуках, ни платья. Только джинсы, кроссовки и путеводитель. Маршрута нет, есть только билет на север Аргентины – и обратный билет из Буэнос-Айреса в Канаду. А чем заполнить двухнедельное расстояние от одного билета до другого – мелькает на страницах путеводителя. Еще одна ночь в Буэнос-Айресе. Встречаю людей, которых не встретишь больше нигде. Путешественники – нация многотысячная, словоохотливая, текучая, как ртуть. Сходятся дороги, расходятся, упираются в горизонт. Два немца, на велосипедах проехавшие Аргентину с юга до Буэнос-Айреса по пути на Аляску. План по завоеванию Западного полушария. После тысячекилометрового путешествия у одного из них ушло в отставку колено. Но настоящие мужчины не сдаются – продали велосипеды, купили по «Харлею». «А когда на Аляске, будете ребята?»  – «К марту следующего года!»  – и понимаю, что не шутят.

17.00 – со автобусной станции в весеннем, но пыльном Буэнос-Айресе начинается отсчет, восемнадцать часов комфортабельного автобусного путешествия к северным пустынным землям. Двухэтажный междугородний автобус, где улыбчивый стюард наливает горячий кофе и сервирует пирожные с вареной сгущенкой на завтрак. Мелькают за окнами лошади, прерии, горы на горизонте и чужие города-деревни-станции.

 

15.00 На центральной площади города Сальта – парк с тремя пальмами. Гибкие стволы, взъерошенные листья, гнущиеся на ветру, такие высокие, что с любой крыши видно. Одноногие павлины пальм – раскинули хрустящие зеленые листья гордым хвостом. Купила сэндвич с колбасой. Присела на теплых ступеньках у церкви на площади. Жара согревает, замедляет, радует. Желто-розовые стены церкви. Свежий белый хлеб, крошится, сыплется на горячую мостовую.  Счастье – такое же абсолютное, как солнечный полуденный свет. На деревьях – пухлые апельсины, гнутся ветки, апельсины хлопаются на горячий асфальт. Их никто не поднимает – перешагивают. В парке – утки и катамаран. Мальчик на руках у няни. Прицельно бросает уткам хлеб. Жарко – капли воды от фонтана испаряются на лице.

 

18.00 Кварталы сросшихся боками цветных домов – прячутся в глубине внутренние дворики. Высокие двери с железными кольцами, львиные гривы и потрескавшаяся – жара! –  краска. Город – даже не город – городок, привалился к горе. Фуникулер утаскивает на вершину. Качается кабинка на горячем ветре. За одной грядой вырастает другая, а выше – Анды. Сухие от жары листья. Коробочки семян, цветут олеандры и какие-то неведомые колючки. На перила облокачиваются, щелкают фотоаппаратами, жмурятся на закат – туристы и местные. Чашка зеленого чая на террасе, Сальта внизу – затаенная, заманившая разноцветными улицами. Прокатилось по черепичным крышам закатное солнце.

 

21.00 Во внутреннем дворике хостела собираются постояльцы. Итальянский, английский, шведский, немецкий язык – к собравшимся вавилонянам выходит повар – косая сажень в плече  – с гитарой, запевает песни в хриплый микрофон на импровизированной сцене, звонко прыгают пивные крышки. Незнакомые еще до вчерашнего дня люди подпевают песням на языке, который чужой всем – но всех объединил. «Откуда ты и куда едешь?» – самый обыкновенный вопрос среди постояльцев. Иногда переплетаются дорожки. Редко. Аргентина – страна солнечная, раскинувшаяся, в йодной оранжевой сеточке автомобильных дорог. Жара пробирается в открытое окно, как ночной вор. Сплю под вентилятором. Щелкают где-то птицы-сомнамбулы.

 

7 утра Сонный хостел кормит постояльцев ранним завтраком. Недовольный ранним подъемом австриец понуро жует булочку с вареной сгущенкой. Англичанка заваривает чай. Мухи отправились на хайкинг по крошкам на клеенчатой скатерти. Уже горячее, но еще серебристое солнце сидит на краешке крыши.

 

10 утра. Долина кактусов, которые как снайперы сидят по гребешкам горы. Некоторые кактусы – почти динозавры. Растут по четыре сотни лет, по два сантиметра в год – куда тебе торопиться, когда ты уже кактус. Над кактусами, от горы на гору тянется виадук. Поезд прокатывается, паровозный гудок мячиком прыгает между гор. Красные-желтые-красные-желтые вагоны.

 

13.00. Город, забывший зеленый цвет. Город-дальтоник, в жаркой пустыне, между истоптанными ламами горами и покрытыми козами склонами. Белые комочки переваливаются через дорогу, выпрыгивают из-за холма. Жуют траву, провожают джип сонным взглядом. Дети продают игрушечных шерстяных лам, бегут вслед, «купикупикупи». Рассматриваю колючих вязаных зверей. Собрала целый зоопарк, расталкиваю лам по карманам. «Это тебе, подарок!» – суют мне дети в ладонь кусочки кварца. Рассматриваю желтый камень на солнце. Золотистый и теплый, как местная сухая земля. В детской ладошки – грубые талисманы из черного камня. «А это для чего?» – спрашиваю у лукавой десятилетней девочки. «Это на любовь, купикупикупи, десять песо!» – крохотная статуэтка: двухголовая женщина, прижимающая к себе черепаху с рыбой. Хлопаем дверью джипа, дети бегут вслед, вязаные ламы на веревочках, мешочек с талисманами, черные блестящие волосы, синие ленты, смуглые ладошки.

 

16.00 Соляные равнины, на шестьдесят километров простираются на высоте две тысячи километров. По белым равнинам бегают песочные торнадо, закручиваются – и, не набирая достаточно оборотов, падают, рассыпаясь, обратно на потрескавшуюся соленую землю.

19.00 вечера – Уснуть в Пурмамарке. Крыша над головой – плетеная из веток, из бамбука, из коры незнакомых деревьев. Теплые стены. Спится в горах – убаюкано.

 

9 утра – Раннее утро. По ван-гоговски изогнутые кипарисы. Разноцветные горы. Глиняные домики, словно с гончарного станка спрыгнувшие. На крышах волнуется белье, выцветает на горячем солнце. Город семицветной горы, как достоверно называют его путеводители и местные жители. Красные, бежевые, желтые, зеленоватые горные породы наползают друг на другу. Из Пурмамарки с ее семицветием – в Хумахуаку, еще дальше на север – а значит, еще горячее воздух и еще меньше цвета на овощных прилавках на рынке, и еще больше синевы в небе. Деревня без названия, деревня без крыш, деревня с одним только указателем – «вернуться к миру», «вуэльта аль мундо» – остается позади. Цивилизованный мир, с асфальтом, каблуками, офисами и трафиком – теперь официально где-то очень далеко.

 

17.00 Пересохшая река – лейтмотив моих путешествий. С рюкзаком переваливаюсь через каменный мост. У забора спят собаки. Жарко. Пыль и песок набиваются в кроссовки. Но иду – и даже себе внутри не жалуюсь – потому что без каблуков, без макияжа, зато под белым солнцем чужой пустыни, которая пахнет шерстью и сухими листьями. Горячий воздух в деревне Хумахуака такой, что цедить его нужно как крепкий чай, аккуратно, чтобы не обжечься. Роняет голову на грудь продавщица глиняных чашек. Женщина на пороге доме вяжет шерстяные цветы. Ловкие пальцы, яркая пряжа. Кактусы столпились на горе, заглядывают в деревушку. И каждые полчаса бьют колокола в одинокой церкви на площади.

 

7 утра. Всю ночь в окно через есенинскую кружевную шторку лезла пустынная луна. И вот рассвет в предгорье Анд. Застегиваю рюкзак – уже рутинное занятия, периодичность: раз в два дня. Иду отдавать ключи хозяйке постоялого двора. Вязанная лама с уздечкой-ниточкой болтается на брелке. Улицы прохладные после лунной ночи, взмахнула хвостом утренняя ничейная собака. Автобусная остановка еще ежится от утреннего холода. Нигде не сказано – ни в путеводителе, ни на автобусной станции, что именно представляет собой живописная дорога на Ирую. Живописности ей оказалось не занимать, равно и как адреналина, впрыскиваемого в кровь на каждым повороте над пропастью на неасфальтированной дороге. Вот подползает к парапету вручную раскрашенный автобус. Бело-голубые ленточки аргентинского флага вьются в утреннем воздухе. Автобус фыркает, прыгает рука водителя на ручке переключения скоростей. «Трес орас, синьора, трес орас!» – «Три часа идет автобус, госпожа, морально настраивайтесь». На что настраиваться – еще не знала, но заранее запаслась провизией. Старушки – согнутые, улыбчивые, смуглые, яркие платки, индейские мотивы, лица темные, как кора дерева, продают чай, мате и свежевыпеченные эмпанады – с мясом да с курицей. Пирожки прыгают в кулек. Липовый чай с сахаром в белом стаканчике. Обжигает руки. Автобус отправляется. Прыгаю на ступеньку, на ходу жуя пирожок. Мамы с сонными детьми, молодежь школьного возраста, переплетенные пальцы, путешествие по пыльным дорогам в соседний город.

 

8 утра. Развилка. Черная асфальтированная дорога уходит направо. Автобус, вопреки внутренним мольбам, сворачивает с трассы на неасфальтированную  не внушающую доверия дорогу. Гравий, песок да камни среди холмов.

 

9.00 Холмы все выше. На каждом повороте не уверена, вспоминать ли хорошее или же просить прощение за плохое. Зажмуриваюсь. Переключаются скорости. Летят камушки из-под колес древнейшего автобуса в еще более древнюю пропасть. Вглядываюсь в нее – тут же вспоминаю Ницше и до кончиков волос ощущаю, как и пропасть вглядывается в меня, трясущуюся на жестком сидении автобуса. Внизу облака. Покалывает ноги от самой что ни на есть заоблачной высоты Покалывает сердце – но назвался туристом, полезай в автобус. Жую листья коки – в Латинской Америки это верное средство от горной болезни. Сухие листья прилипают к зубам, а по вкусу – зеленый чай. Заглядываю в путеводитель – городок Ируя с населением в тысячу жителей находится за четырехтысячиметровым перевалом. А это значит еще семьдесят километров горных дорог. Арифметика путешественника. Со стоном сползаю под сидение.

 

9.30 Все еще под сидением. Все еще зажмурившись. Водитель останавливается на перевале. Пассажиры бегут фотографироваться с табличкой «4.000 над уровнем моря». Ветер пахнет облаками. Далеко внизу – тонкая змейка дороги. Хочу обратно под сидение.

 

11.00 Указатель «Ируя – 10 километров». Вдали мелькает желтый треугольник церкви, пришпиленный к горе, религиозным пальцем отправленный в расщелину между небом и землей, между отвесными скалами ущелья и вздымающимися спинами холмов.

 

11.30 Автобус выплевывает пассажиров и отряхивает пыль. Новая партия смельчаков загружается. На непрочных ногах отправляюсь в кассу – обратный билет, пожалуйста – про себя думая: «Еще пару часов можно погулять и подышать спокойно».

 

13.00 Чтобы зайти в дверь, нужно пригнуться и повернуться боком. Низкий потолок, три стола с коричневой клеенкой. Света нет – открытое окно забрасывает в помещение киловатты горного солнца. Хозяйка вытирает руки о передник, почесывает толстый живот. Улыбается четырьмя зубами – что кушать будешь, дочка? Эмпанады да мясное рагу – это есть, это приготовлю. Уходит на кухню чистить морковку. Тринадцатилетняя девочка рассматривает меня из-за угла, кусает ногти, глазища – как черешня, которой она, наверное, никогда не пробовала. Кроме меня в «комедоре», в местной едальне – только один смуглый посетитель. Включает телевизор под потолком – щелкает по каналам: футбол, новости, землеводство. Останавливается на программе о происхождении Вселенной на канале «Дискавери» (спутниковое телевидении на краю земли!). Привалившись к стене, смотрит – мы вместе смотрим, в ожидании рагу, про взрыв сверхновой, про температуру солнца, про космические корабли, бороздящие  просторы Вселенной. А самый дальний уголок Вселенной – мне кажется, вот он, здесь, в затерянной в аргентинский горах, в самой маленькой на свете деревне, где за окном протопал ослик и на пыльном стареньком экране мелькает Байконур. Хозяйка ставит тарелку на стол. Рагу с картошкой, тушенкой, морковкой и тыквой. Такое рагу лучше есть ложкой, чем вилкой. Зачерпывать горячий бульон. Подобное рагу когда-то делала бабушка. На улице всхлипнул быстрый горный дождь. И снова разлилось такое близкое горное солнце.

14.00 Автобус на Хухуй. Загружаются путешественники – аргентинские крестьяне, перевязанные яркими платками и шалями. Спереди дети, сзади горбы скарба. Обитые картоном спинки сидений. Крестик на цепочке под зеркалом заднего вида, зеленые бусины. Бледные запястья водителя. Через проход семнадцатилетняя девочка кормит грудью младенца. Пожилой аргентинце в национальной шляпе с полями. Желтые от земли, солнца и старости ногти. На джинсах наклейка – «Американ Стайл».  Автобус пахнет молоком, шерстью и потом. Через полчаса винтовых пыльных дорог останавливается среди отвесных скал. Три домика без стекол, две овечки. Крыши – алюминиевые листы, придавленные камнями по периметру, чтобы не сдувало. Рядом – овечья шкура, тоже придавленная камнем. Сушится на солнце, растопырила лапки. Джинсовый аргентинец спрыгивает со ступеньки. Среди гор осыпается каменистая тропинка. Он начинает идти вверх. Медленно. Автобус закрывает двери и продолжает петлять, над каждым поворотом  приостанавливая мое сердце. Оглядываюсь назад, вниз уходит долина – и через десять, и через пятнадцать минут все еще видно джинсовое пятнышко, карабкающееся между гор вверх, где наверху чей-то небогатый огород. Поднимается ли с работы домой каждый день по этой тропинке? Каждый раз, топая с работы домой по вечерним городским улицам – вспомнится наверняка пожилой джинсовый аргентинец, карабкающийся с холщовой сумкой по почти отвесному склону, вверх, вверх, домой.

 

15.00 Знакомая до головокружения дорога в обратной перемотке продолжается

 

17.00 Асфальт! Асфальт!

 

18.00 Автобус профыркивает мимо Тилькары. Европейского вида товарищи курят сигареты, облокотившись на капот белого джипа. А вы ездили ли в Ирую,  думаю, глядя на белизну улыбок, штанов и автомобильной краски – и затем на свои джинсы, на которых пыльная летопись моих дорог.

 

19.00 Профыркиваем мимо Мирамары. Единственная достопримечательность – многоярусное кладбище, резные разноцветные кресты и пестрые букеты топорщатся вверх, усеивают холмы вдоль дороги.

 

19.30 Автобусная станция в Хухуе. Пять часов автобусной романтики плечом к плечу со спящими крестьянами в шляпах, с узелками и детьми. Роняю на перрон очки, роняю рюкзак, поднимаю очки, поднимаю рюкзак, поднимаю руку, забираюсь в остановившееся такси. Вперед, в место, где есть кровать и никто никуда не едет. Хухуй – удалой мегаполис, с завидной транспортной сетью, автомобильными развязками, отелями даже на четыре звездочки, с забитыми старыми автомобилями переулками – трафик! Тридцати шесть градусов. Желтые листья, не в силах противостоять жаре, разметались как в горячке по улицам. Мосты через пересохшую реку. Где раньше были мутные воды – теперь яркая зелень. Молодые деревья тянут ветки с одного берега на другой. Галька на дне невидимой реки. За мостом – рынок в оранжевой пыли. Кукуруза, лопнувшие помидоры и треснувшая от собственной  тяжести критически желтая тыква. Сгорбленная старушка продает пластиковые рождественские елки. Мишуры, гирлянда и шарики. Пластиковые елочные иголки готовы расплавиться и закапать зеленью на грязный асфальт. Ноябрьская жара в городе с пересохшей рекой. А старушка в платке и в длинной шерстяной юбке – раскладывает поаккуратнее новогодние украшения. С наступающим Рождеством. И Новым Годом.

 

Полдень Из Хухуя – в Кафажате, в деревню, выросшую среди виноградников, пропитанную виноградным соком и контрастом оранжевых гор и аквамаринового неба. Три дня в Кафажате. Скушала ламу в виноградном соусе на ланч, а ближе к ужину встретила настоящую ламу. Погладила мягкую скатавшуюся шерсть. Стало стыдно. Лама похлопала ресницами, презрительно кроличьими ушками, фыркнула, как фыркают местные автобусы, и ушла пастись на горячих склонах. Велосипедные прогулки в виноградники. Перевернутая еврейская шапочка луны над ночными пальмами. Теплая даже поздним вечером плитка во внутреннем дворике. Белое вино, козий сыр и мате через железную трубочку. Гулкий грот в горах, где лениво играет на саксофоне бородатый музыкант. Каньоны в пустыне, где ветром и водой изрешетило тысячелетние скалы. Хайкинг по жаре по слоистым песочно-охристым горам, где скала – как в мультике про Короля Льва – нависает надо всем миром. Где вид на зелено-сине-юронзовую равнину. И табличка, белой краской на зеленой доске: «Для того, кто смотрит, но не видит – земля, это просто земля и ничего более». Играет протяжно на глиняной свистульке горец у обрыва. Гулкий свист катится по горам, цепляется за зелень и синеву. Ползет в горку двухэтажный междугородний автобус. Наверное, мой.

 

15.00. Сладкий остывший кофе на вокзале в Сальте. Обратная дорога. Автобус на Буэнос-Айрес отходит через час. Молодой парень в инвалидной коляске. Улыбается только одной половиной лица. Смеется. Улыбаюсь ему в ответ. Роберто вырос в маленькой деревне в пять часах от Сальты. Приехал с другом на выходные. «А почему ты одна?» – спрашивает. «А я тоже один, у меня была подружка, но она сделала так, чтобы мы поссорились. Она не хотела быть со мной. Я очень хочу новую подружку. Такую, как ты. Давай будем дружить. Со мной почти никто не дружит – я не такой, как другие» – смеется детским смехом, хлопает себя по коленям, закидывает голову на бок, смотрит на меня левым глазом. Я смеюсь вместе с ним. Мы обмениваемся телефонными номерами. «Ты всегда можешь мне позвонить. Я буду тебя здесь в Аргентине ждать» – внушительно кивает на каждое слово. «Роберто, с кем ты разговариваешь?» – возвращается его приятель –  бутерброды в дорогу, завернутые в серую бумагу, грязный свитер, вытянутые рукава. За столиком в привокзальном кафе мы говорим еще полчаса – об отношениях, о странах, и о том, что Роберто хочет жениться, но в свои двадцать два года ему еще рано. Он искренне хохочет, когда я говорю, что выросла в России. Он растягивает слова. Тянутся пятнадцать минут до отхода автобуса. Впереди двадцать часов дороги до Буэнос-Айреса, и еще столько же – уже самолетом – до Канады. Прощаюсь с новыми знакомыми. Предъявите билет, проходите. Откидываю спинку сидения в автобусе. На коленях – «Пир во время чумы» Маркеса. Двухэтажный автобус дает задний ход, отталкивается от платформы номер три. На платформе скрестив руки на груди, смотрит мне вслед приятель Роберто. Провожает, нервно тянет рукава свитера. Первый раз за несколько месяцев в Аргентине меня кто-то куда-то провожает. Пусть так. И даже хорошо, что именно так. За стеклом в привокзальном кафе мелькнул профиль Роберто – голова набок, кивает куда-то вверх, телевизор под потолком.

Я проспала почти всю дорогу. Проснулась ночью. В кармане что-то остро колет бок. Достаю золотистый кусочек кварца. Подарок. Как и все здесь –  и этот нескончаемый зуд колес по аргентинской трассе, и сочные звезды, созвездия Медведицы, Ориона, Стрельца, и ослики, ламы, и чей-то профиль, виноградные лозы на склонах, автобусы над пропастью, загоревшие плечи, апельсиновые деревья, тяжелый рюкзак, исписанный путеводитель, зачитанная книжка, горячущие пирожки, пыльные джинсы –  и это теплое аргентинское небо, под которым согреваются те, кто рискнул оставить свои каблуки и предрассудки где-то далеко.