Ехать во Владивосток решила через Москву. Для удобства обозрения земли Российской, которая белым ковром провернулась подо мной за девять часов перелета из столицы в Приморье. Сонные аэрофлотовские километры вяжу шарфик, который удлиняется по мере того, как  Дальний Восток становится все ближе. И вот Приморье, которое для человека, выросшего на Урале – почти что Лукоморье. С дубом, котом и русалкой. Последних двух так и не встретила,  хотя не сомневаюсь, что именно здесь тридцать три богатыря пришвартовались в свое время к берегу бухты Золотой Рог.

Люблю свой родной город. Но это ничуть не мешает мне подумать – сначала вскользь, а потом уже и на уровне аксиомы – о том, что Владивосток – возможно, самый удивительный город на российской Земле. Обособленный, соленый, солнечный, ветреный, взбирающийся вверх по горам и тут же сбегающий к воде.  Владивосток – не Сан-Франциско поколдобистее, и не Ванкувер по-русски, и не Питер погористее. Объяснить один город через другой – значит привести их к общему знаменателю. Эй, Сан-Францисканцы, думали, только у Вас улицы на срок пять градусов и машинки под углом? Здесь улицы сбегают вниз по сопкам, к воде. Сбежать, наверное, хотят. Торопятся и буграми сломанного асфальта забираются под ноги пешеходам и под колеса машин. Весенние улицы скатываются, как ребятня с горок. У воды, у тихоокеанских волн – застывают улицы, замирают, какие-то, не выдержав, обрываются. Останавливаются, перерытые ремонтниками, перегороженные сугробами, ограниченные оградами. Улицы сидят у берега, свесив ноги в океан. Океан по-собачьи лижет им асфальтовые ноги. Океан любит этот город. Более морского города он еще не встречал. Хотя, уж кому-кому, а океану многое известно о морских городах.

Не завидую совсем жителям Москвы, почти не завидую жителям Питера, а вот впервые позавидовала, по-доброму и по-соседски, тем, кому посчастливилось родиться – и вырасти – во Владивостоке. Каково – после школы бежать на берег моря. Смотреть, как море замерзает, как  железные борты кораблей кусают ледяную корку. Забираться на сопки и высматривать, когда из плаванья вернется кто-то знакомый или даже не знакомый, но обязательно вернется. Слушать чаек, ждать автобуса, ждать весну, ждать, когда кончатся снежные бури, и мечтать уйти в кругосветку. Вырастать на берегу океана полезно для кругозора…

У Владивостока лихо заломлена морская фуражка. Город не пахнет рыбой, не стучит контейнерами грузовых суден, не ноет протяжно кранами на доках, он – на секундочку – остановился подышать апрельским воздухом. Жемчужно-красивый город, завернутый в апрель, как в рыболовные сети. Вернуться бы летом. Забралась на смотровую площадку. Ресторан с панорамным видом. Бухта, набережная, в четыре ряда запаркованные, испачканные весной автомобили. Кофе с корицей. Скатерти в пол. Тихий океан по-российски. По-российски тихий океан. Крабы, пристани, волны. Сам город – морской,  в якорях да в погонах – раскинулся по берегам, как бывалый моряк вытянулся, выдохнув на берегу по прибытии в родной порт.

Центральная улица – Светланская. Не Ленина, не Мира, не Карла Маркса и даже не Комсомольский проспект.  И вторая – еще более аутентичная – Алеутская. Революция и отголоски Советского союза сюда долго добирались. Всегда, когда нужна было – здесь была рыба, освободители, мобилизация, отвага и ленточки на фуражках. На площади парень в «косухе» кормит голубей. Птицы клюют зерно, чиркают крыльями по рукавам куртки. Бронзовое знамя памятника развевается над автобусной остановкой, трамваи и машины молча делят дорогу, строится мост – красными ногами перешагивает через бухту.

…Парк аттракционов у самого берега. Чертово колесо, с которого наверняка видно противоположный берег. Безлюдный в будни променад. Вмерзшая в лед статуя местной русалочки. Сезонно закрытый яхтклуб. Холодно и пасмурно. Но при этом свежо и непоседливо, тянет все дальше уйти по улицам. Мужчина с опущенными уголками рта топчется у прилавка с сувенирами (все из ракушек – вот вам и Сочи на Тихом океане), грузно топчется, мерзнет, что-то прячет под курткой. «Что-то» высовывает грустную мордочку – обезьянка. В шапочке и с бессильной обидой в круглых глазищах. «Фотографируемся с обезьянкой» – до тошноты помнится резкий голос зазывалы на сочинских пляжах. Там потеют, тут мерзнут. Но все те же обезьянки. Достаю фотоаппарат, понимаю собственное бессилие, жалею зверя, негодую на эксплуататоров. Щелкает фотоаппарат, раз-другой. Из киоска по соседству – где продается, конечно, мороженое, как без него на заледеневшей набережной – выкатывается в три платка укатанная продавщица. Ругается страшно. По поводу того, кто разрешил, и того, что незаконно, и того, что без совести. Все те же вопросы мне нужно бы задавать им в ответ… Ветер с моря дул. Мужчина подальше спрятал обезьянку в куртку. Три платка вернулись в киоск. Сувениры из ракушек на пустой набережной.

Автобус с белыми шторками. Пыхтит и едет к «жэдэ» вокзалу. Сидеть на колесе – это когда колени выше головы. Шторки прилежно отбелены и даже отглажены. На шторках – ласточки. Ласточка символична. Ласточка значит «всегда возвращаться домой». Татуировка с двумя ласточками есть у Робби Вильямса – импозантного зеленоглазого певца. У него дом в Англии, а у меня – не в этом городе. Но в похожем. Шторки в автобусах я раньше видела только там.

У вокзала – палатки с провизией. В рамках социальной программы. Над кетой, сельдью и консервами поводит рукой с постамента Владимир Ильич. Вот наш вокзал морской, вот железнодорожный, вот доки, сухогрузы, контейнеры, рельсы, чайки, такси с шашечками, а вот и продовольственные программы.

Улица Тигровая. Груда щебня и девятиэтажки с железными дверями, кодовые замки. Двухэтажный дом, у входа – тигр. Молча рычит на дорогу и на груду щебня. Потрескавшаяся пасть. Уссурийский, наверное. Но сложно сказать – тигр-то каменный. Зато полосатый –  все как и полагается тигру, живущему на улице Тигровая. Город с тигром мне полюбился еще сильнее.

Кофейня где-то на Светланской. Кутаюсь в шарф, просто по привычке и для уюта. Впитываю чужой-родной город. Жила бы здесь, жила ли здесь?.. Листаю альбомы с фотографиями. Черно-белые, заморские, местные… Кофе с трубочкой, пенка на дне, давно не виденные «полтинники», «десятки». Не солнечно, но весенне-пасмурно, уезжать – уже вот-вот. Вернуться бы?

По привычке и от страха бояться опоздать на поезд прибываю на заснеженный вокзал за час до отхода поезда. Это самолет припаркован «у рукава» за час до вылета, и пассажиры нервно попивают джин-тоник в баре аэропорта. Поезда за час от отхода еще нет. На перроне – разводы снежной крупы и замороженных луж пролитого пива. В зале ожидания – коробки с «дошираком». На коробках – сомнамбулы пассажиров. На стенах – фрески советской тематики и приклеенное скотчем объявление: «Помещение зала ожидания сдается в аренду». А ждать – где?.. Достаю спицы. Шарф все удлиняется. Наводит на мысли о китайской стене – благо, Китай где-то рядом.

Поезд отходит далеко за полночь. Отталкивается от пустого перрона, перекатываются валы. Поезд старый и настоящий. Здесь кончается и здесь же начинается Транссибирская магистраль. Прокатиться по «Транссайбириан» – где, как у Мумийтролля, «рельсы вылезали из карманов страны». Поезд «Владивосток-Пенза» (общее время в пути – 7 суток) утащил меня в приморскую ночь. Вафельные полотенца, проводница в линялом сером костюме, с такими же серыми глазами. Очередь у туалета. Поддувает из окна. Тельняшки в тамбуре, двери купе и шторки на окнах на уровне плеч. Подбородок – на руки, лбом к окну – катится мимо ночь. Слушаю давние песни. «Владивосток дветыщи» остался на берегу, в Приморье-Лукоморье. Поезд привычно полирует замерзшие рельсы. Две тетушки на соседних полках. Мне радостно, словно сошлись ответы к задаче с решением в тетради в клеточку – у них с собой и пирожки, завернутые в бумагу, и курочка. Четвертый в купе – подсев на какой-то задымленной и замороженной станции – тихий дедушка. Деревенского покроя пиджак. «Спасибо, дочка» – с кряхтением вытягивается на заправленной уже нижней полке. Забираюсь на верхнюю полку. Слушаю поезд. Простыни пахнут сыростью и дорогой. Поезд по ночам всегда идет быстрее. А на завтрак – чай с стаканах с драгоценными подстаканниками. Чай марки «РЖД» – Российские Железные Дороги. Печенье «Счастливый день». Крошки на столе. «Сдавайте белье!». Двенадцать часов в пути. Река Амур, Хабаровский край. Лес здесь не сибирский. Взрыхленная замерзшая земля под апрельским небом. Здесь еще не весна. Подтянулся к поезду перрон Хабаровска. Хлопает дверями проводница. Выбрасывается как из космического корабля на незнакомую землю лестница. Рвется холод в вагон, купе и под куртку. Красный шарф, сумки выброшены на перрон. Вагоны, цистерны, провода, пахнет мазутом и снегом, пассажиры вышли покурить в тапочках. В чужой холод – в тапочках. Снова хлопает дверь. Тапочки – по вагонам. Зеленый бок поезда качается. Пол-оборота колеса, полный оборот. Вагоны, полные теплых простыней, фанерных стен, подстаканников – дальше, в Пензу, в Красноярск, в Новосибирск, кто куда. А я, с сумками и с замерзшим носом, осталась в Хабаровске…