«Жужжит и жужжит, весь день и всю ночь жужжит этот ваш кондиционер! Никаких денег на электричество не хватит с такими постояльцами». Я не говорю по-итальянски, но интуиция мне подсказывает, что именно слово «жужжит» на языке жестов изображает пожилая итальянка во фланелевом халате. Это хозяйка уютного белого дома с террасой, который мы арендовали на берегу Средиземного моря. На ее халате – гастрономический абстракционизм, помидорно-апельсиновые мотивы на оливковом фоне. Неспроста – мы в Италии, на улице плюс тридцать, а хозяйка не очень сильна в пантомиме. Ей не нравится, что ее гостям слишком жарко. В отличии от нее, нам здесь нравится решительно все. Уже вторую неделю мы путешествуем по Италии – от Рима до Флоренции и обратно, через Тоскану и Кампанью (и даже через настораживающую для русского уха Пуглию), через Неаполь и Помпеи до изогнутого волнами побережья Амальфи.

Праяно. Под нестрашное итальянское ворчание, мы завтракаем на крохотной террасе. Под нами городок Праяно примостился на гористом побережье Амальфи, маленькими домиками раскатился по горным склонам, словно кто-то рассыпал кубики с самой верхушки гор. Завтрак на утреннем ветру. Запотевшие персики отогреваются матовыми боками на утреннем солнце. Сочные помидоры и омлет из свежих яиц. Праяно каждое утро встречает нас необъятным видом. Фыркает по крутым улицам местный мини-автобус, водитель в синей форме, заботливо отглаженный воротничок, надолго ли хватит его по такой жаре, на террасах сушатся простыни с пестрыми хвостами прищепок, цветущие азалии мелькают в сочной зелени, белые крыши, матовые ставни, вспучилась зелень каштанов и оливковых ветвей. Сверху вниз по горе вьется зигзагом дорога, располосывает городок подписью Зорро. Внизу, далеко внизу (если кубарем, то близко) застыло зеркало Средиземноморья, с самого утра его гладь процарапывают яхты и катера, идущие вдоль берега к острову Капри. Средиземноморский ветер будит меня не хуже итальянского ристретто. Я бы хотела жить в маленьком городе…

По наискось бегущей по горе улочке мы ходим в главный – и единственный – продуктовый магазин в Праяно. На двух прилавках и трех полках здесь расположился весь набор ценителя Италии – прошутто, сыры, паста, оливки, блестящие помидоры и даже крем для глаз. Наверное, чтобы глаз не замыливался от такого изобилия и местных пейзажей. Уже на второй день нашего похода за «вкусненьким» хозяин лавки узнает и приветливо улыбается. Седой итальянец в круглых очках, черная рубашка с закатанными рукавами и штаны с подтяжками – рядом с ним сам Вуди Аллен показался бы плагиатором.

Каталина. В первый день после приезда я просыпаюсь в сонной деревушке Каталина, затерянной между Сиенной и Ареццо. Тюлевые занавески пахнут пылью и солнцем. В кухне уже сварен кофе. Вся семья в сборе. Во дворе три котенка разной степени полосатости охотятся друг за другом, растопыривая розовые подушечки на лапах. За изгородью кудахчут куры. Мы живем на старинной вилле с целым хозяйством, у двери амбара – бочки, вилы и грабли. По стене бегут веточки плюща. Деревенский итальянский оазис. На стуле во дворе сидит соседка – тетя хозяина виллы. Тете восемьдесят лет, ее седые волосы аккуратно заколоты на макушке. Она радостно встречает утро и меня, вышедшую в залитый солнцем двор: «Тутто бене! Тутто беле!». К своим восьмидесяти годам она знает, что все в мире хорошо и все красиво. Любовь к жизни под итальянским солнцем только крепнет. В уголках своего сердца я уверена, что каждый день – это уже праздник жизни, а искать другие поводы для этого излишне.

Тоскана, Кьянти. Мы приезжаем почти на закате. Взбираемся по вздыбившимся холмам Тосканы, царапая брюшко машины о неасфальтированные дороги, пробираемся между виноградниками и тыквенными грядками. Из-под оливкового дерева наперерез автомобилю бросается фазан с длинной шеей и тайными замыслами. Каждый охотник желает знать, почему фазану не сиделось там, где он обычно сидит, и как он попал в заросли виноградника.

Кругляшки гравия шуршат под ногами. Вилле сто лет, тяжелые льняные занавески и гулкий уют прохладных белых лестниц. Незнакомые графы и виконты выглядывают из тяжелых картинных рам. Владеет виллой та же семья (если не сказать династия), что и гектарами виноградников, раскинувшихся по холмам чуть ли не от самых дверей. На следующий день с раннего утра вилла, со всеми ее гостиными, роскошными канделябрами и мягкими диванными подушками, звенит голосами. Съезжаются гости к свадьбе. Невеста, моя подруга детства, смотрит из окна на изумрудные итальянские склоны. Под длинными ресницами прячется спокойствие. Тут тоже тутто бене, а вокруг – докипают приготовления. Из фургона выпрыгивают итальянские молодцы, ими руководит устроитель свадьбы – выгружают цветы, стулья, скатерти, хрустальные бокалы и ящики кьянти, маленькие фонарики и длинные гирлянды… Ветер сметает опавшие за день листья в небесного цвета бассейн. На вилле – уютная суета, радость встреч и волнение. Жених, узнав про русский, даже мне неведомый обычай, спешит выяснить, под какую пятку нужно класть пятак – под правую или под левую. Пока выясняем, настраивает инструменты струнное трио, на лужайке гости как яркие тропические птицы уже трепещут на стульях. Свадьба перед самым закатом. В глазах невесты пляшет платиновое тосканское солнце, подол ее длинного белого платья едва касается столетних мраморных полов.

Рим. В Риме мы сняли буржуазного вида и содержания квартиру, временем продавленные кресла, гравюры голландских мотивов, сотни бликов на потолке от хрустальной люстры, пианино с вязаной салфеточкой, наглухо закрытые сервизы, на каждом надпись на английском, которую итальянский автор только улучшил: «Пожалуйста, закрывайте открытыми». Гостиная, спальни, библиотека – здесь когда-то жил немолодой и образованный человек. Перебираю корешки книг на полках, Умберто Эко, энциклопедия искусств, Киплинг. Распахиваю окна, сначала – застекленную раму, потом – римские ставни, тяжелые, медленные, железные. В квартиру льется полуденный свет, баломутит пыль. За окном – тыльная сторона собора, позолоченный апостол сверкает затылком и нимбом, горстка школьниц, туристы наперегонки с тяжелыми чемоданами на колесиках. Рим внизу катится на мотоциклах, хлопает ставнями, бежит туристами. Встрепенулись голуби. Ставни оставлю настежь – впущу древний город.

Я брожу по Римскому Форуму. У каменного фонтана с питьевой водой – ажиотаж, мужчины обливаются с головой, женщины чуть завидуют, дети плещутся во всю. Я топчу ногами зеленые оливки. Их под каждым деревом – хрупкие десятки. Так и не ясно, как они добираются до баночек на полках в супермаркете, если в таком количестве оказываются у меня под ногами, хруп-хруп, зеленые упрямые плоды, оплот итальянской кулинарии. Оливковые ветки – матовые, тонкие, шершавые, обрамляют солнечный полдень. У храма Весты группа испанских туристов в корпоративных футболках, дремлют в тени деревьев. На том же месте весталкам в Древнем Риме было не до сна. Если погаснет священный огонь в храме – жди жестокое наказание, но еще хуже, если соблазнил красавицу в белых одеждах какой-нибудь неосмотрительный древний римлянин, тогда извините, красавица, но будьте добры, пожалуйста, быть закопанной в землю живьем… Полуденное римское солнце морит туристов, испанцы предаются сиесте на остатках римского форума. Я любуюсь мраморными, когда-то белыми, складками в одеждах статуй, давно потерявших голову.

Ватикан. Перед собором святого Петра на площади в Ватикане – полкилометра пестрой очереди. Мы чистосердечно отказываемся вливаться в советскую очередь по жаре, и отправляемся по тихим улочкам. За столиками в ресторане северной итальянской кухни уже складывают клетчатые скатерти – ресторане тоже начинается перерыв на обед, но, вздохнув, усатый менеджер приглашает нас откушать. Жареный цветы цуккини с сыром и кедровыми орешками – Рим живет по гастрономическим принципам того, что сейчас в сезоне. А в это время года, в самом начале сентября, это и артишоки, и те самые жареные цветы, которые на вкус яркие и тягучие, как полуденный римский полдень. Откушав местной флоры и фауны, мы затекаем-таки в гигантский собор. Я уже бывала здесь, почти десять лет назад. Трогала до блеска отполированную (кстати, губами паломников) ногу статуи святого Петра, кружилась под золотыми сводами и также замирала перед сияющим алтарем. В соборе множатся голоса тысяч посетителей, туристов и прихожан, гул сливается в мерное гудение, похожее на долгий выдох. Собор дышит.

У музея Ватикана на плетеных стульях отдыхают ценители культуры, мимо волнами пробегают разноязыкие туристические группы. Туризм в Европе в групповом своем проявлении мало эволюционировал за последние десять лет. Гиды с цветастыми платочками на палках, послушные группы жаждущих культурного обогащения то и дело перебегают от экспоната А до автобуса Б. Уставшие, но неутомимые гиды помогают им навигировать в музейном, да что там, во всем культурном пространстве на понятном языке, разжевывая, как мама-птица, все самое необходимое для неоперившегося туриста. За соседним столиком на веранде музея ко мне обращается пожилая русская дама. От дамы у нее и янтарное ожерелье, и соломенная шляпа с британским флагом, а от русской – пластиковый пакет и напряженное выражение лица. «С какой стороны лучше начать? – спрашивает немолодая туристка из Уфы. – Я приехала одна и не говорю даже по-английски». Мне вдруг становится очень радостно за эту женщину в янтаре– за ее отважный и негрупповой тур. Мы с удовольствием беседуем еще минут десять об Италии и Канаде, и она отправляется покорять грандиозные просторы музейных залов.

Неаполь. «Направо, здесь точно направо, точно! – уверяю я Джейкоба, хотя метровая щель между домов даже отдаленно не напоминает улицу. Но против GPS не пойдешь – и мы ныряем по макушку в глубь неаполитанских улиц. Над нами – мост. Неаполитанский мост-автострада бежит над глубокими и тесными улочками. Наш автомобиль в глубинах Неаполя – все равно что субмарина в глубоких водах. Мы вежливо окрестили его «Пиколо», что по-итальянски означает небольшой, если не сказать совсем уж крохотный. Но здесь, в неаполитанской глубине, мы неожиданно почувствовали себя громоздкими, нелепыми. Мостовые выщерблены между домами, и пешеходы только в качестве большого одолжения уступают дорогу, нам тут не разминуться, так что для них это дело чести. Двухметровой ширины мостовые приходится делить с собаками, играющими детьми, хозяйками, развешанным бельем, распахнутыми ставнями, цветочными горшками, мусорными кучами и припаркованными вкривь и вкось мотоциклами. Вспотев холодным потом и вспомнив всех древнеримских богов-покровителей вождения, мы выбираемся из глубины Неаполитанских улиц. Первая же пиццерия по дороге в гостиницу – долгожданный привал. Мы устраиваемся на террасе с видом на парк с каштанами и подростками. Про неаполитанскую пиццу могу сказать лишь то, что теперь долгие, очень долгие годы мне не захочется ни есть, ни заказывать в ресторане, ни готовить пиццу. Вкуснее неаполитанской мне уже не попробовать. Можно винить в моей категоричность коктейль из адреналина и эндорфинов, который бегал в крови после выживания на улицах Неаполя, кто знает. Мы допиваем вино, от пиццы (а на двоих мы съели их три – с баклажанами, с прошутто и с сыром рикотта) остались только рожки да ножки да приятные воспоминания. Все автомобили, встреченные нами на местных дорогах – словно страстные итальянцы, они покрыты следами от поцелуев других машин, исцарапаны и измяты, как любовники после бурной ночи. На мопедах и мотоциклах мимо нас носится и стар и млад. Шлем здесь – для слабаков и трусов, равно как глушитель и зеркала заднего вида. Из старинного минивэна рядом с нами десантируется компактная группа англоговорящих туристов. Автомобиль трогается дальше – и вот уже за ним бегут местные мальчишки в разноцветной футбольной форме, лупят ладошками по дверям и стеклам, задиристо кричат «Инглиш, Инглиш!», азартно размахивая руками, показывая на логотипы футбольных клубов на футболках. Страсти здесь не только автомобильные, но и футбольные. Даже для маленьких итальянцев честь своей команды – это уже их личная честь. Пицца, футбол и вождение автомобиля в тесном, морском, загрубевшем на солнце Неаполе, – это дело не только чести, но и неповторимой местной страсти ко всему, что здесь создается.

Помпеи. Улицы в Помпеях узкие, хоть и не по-неапольски, едва разминешься со встречным, зато между двух мостовых – изглаженные невидимой водой валуны, русла древней городской канализации. На улицах города текли реки, теперь уже иссушенные сначала страшным вулканическим жаром, потом пеплом, а теперь истоптанные туристами, но все еще гладкие, как на дне реки. По камням, поддерживая друг друга, отправляется в экспедицию по древнему городу очень пожилая британская пара. Волосы – как белая пена, спины, синхронно согнутые от возраста, теплые кофты несмотря на жару, крепкие металлические трости. На двоих им, наверное, сто семьдесят лет, а горящая с юности жажда путешествий не угасает до сих пор. Поддерживают друг друга, перешагивая с камня на камень с большей уверенностью, чем это делаю я. Я с нежностью и надеждой (дожить, не потерять, не забыть) смотрю им вслед.

Кастельсивите. От средиземноморских волн мы отправляемся вглубь и в горы, растительность густеет, воздух теплеет, на обочинах дорог вперемешку с айвой и апельсиновыми деревьями начинают попадаться разлапистые кактусы. Набухшие и высохшие, цветущие и с гроздьями плодов, кактусы – алогизмы итальянской провинции. В римских продуктовых магазинах мне не раз попадались плоды кактусов, с гордой надписью на ценнике «выращено в аргентине». Я жила в Аргентине несколько лет назад и кактусам, по моим наблюдения, там действительно самое место. В сочной итальянской глубинке, неведомые для римских супермаркетов, те же самые кактусы растут, цветут и плодоносят. Может быть, местные не так вкусны как импортные. Но итальянские кактусы мне милее всех других, мне нравится их упрямство, самобытность и аскетизм на любой, даже самой плодородной, земле.

По горной дороге, мы добираемся до малоизвестных пещер в Кастельсевите. Вдалеке, в оранжевом мареве итальянских гор, на горе примостился неожиданный город-крепость, как местный кактусы, самодостаточный и далекий от всех поселений. Симпатичный паренек лет семнадцати работает за кассой, лучистые глаза, неплохой английский. «Я живу здесь, английский выучил, общаясь с туристами, который приходят посмотреть на нашу пещеру. На побережье не был уже лет десять (а до берега моря отсюда на машине чуть меньше полутора часов). Вся моя жизнь тут и проходит, в этом городке, – машет рукой в сторону крепости на горе. – Хорошо ли это?». Он тут же отвечает на свой вопрос, молча и обыденно пожимая плечами, берет фонарик и мы долго спускаемся по ступеням ко входу в пещеру. Наша родная Кунгурская пещера – тоже карстовая, дальняя родственница с Урала, скромная кузина шикарной итальянской пещеры. Провожатый машет фонариком, тени пляшут по стенам, воздух густой и влажный, капельки влаги блестят в воздухе, щекочут нос. Прохладный пещерный дух вьется клубами, стелется невидимой мокрой кошкой под ноги. Я то и дело наступаю в темноте в лужи, пока мы спускаемся все глубже.  Гроты здесь – как странные детские сны. Словно каменное кружево тысячелетнего пошива, ажурные сталактиты и сталагмиты здесь встречаются друг с другом на полдороги, Невесомые, почти воздушные каменные замки спят глубоко под землей – как будто дети из снов пробрались в это древнее подземелье и выстроили свои песочные замки, из камня, воды и терпения.

Сперлонга. Мы в уютном прибрежном городке Сперлонга. После флорентийских нежностей, римский толп и неапольской клаустрофобии, приятно оказаться в крохотном и полупустом курортном городке. За ужином, пока я строю драматическую сценку из лангустов и ракушек в своей тарелке, за соседним столом все крепнет русская речь. Неуместно и громко кричит русская женщина – кричит на детей, которым чуть больше двадцати лет, потом с руганью отодвигает стул и разъярённая вылетает из ресторана. Великовозрастные дети остаются краснеть, глядя в тарелки с карбонарой и смущенно перешептываться на вечную и царапучую тему отцов и детей. Мне стыдно, потому что я их понимаю – не их скандалы и склоки, а их язык и характерные славянские мимическое морщинки. В России они часто отпечатываются между бровями и в носогубных складках – наверное, это от неумения любить жизнь и друг друга. Как будто есть другая мать, более добрая, как будто есть другие дети, более воспитанные, и другой, за пазухой припрятанный, отпуск на тихом итальянском берегу. Мы уходим есть мороженое с фисташками, и я глубоко внутри даю себе и мужу обещание – никогда ни кричать на своих детей. Ни прилюдно, ни наедине. Средиземноморские волны облизываются, глядя на нас, гуляющих под темным толстым небом Италии. Наверное, тоже хотят мороженого.

Утренний пляж в городке приводит на развалины виллы императора Тиберия. Тут же – дивный грот, на который наткнулись строители автодороги почти пятьдесят лет назад. Загорелые строители в касках и жилетах обнаружили в гроте десятки статуй, порубленные на неаккуратные кусочки. Строители удивились пригласили карабинеров, карабинеры тоже удивились и в свою очередь историков и археологов. Последние провели не один год, собирая и восстанавливая по мере возможности гигантские скульптурные группы, посвященные подвигам Одиссея. Тиберий, который не отличался добродушным характером, в свое время любил приезжать на дачу на песчаном пляже, да к тому же прилежно коллекционировал и складывал в грот современное искусство, греческие и римские образцы, причем чем монументальнее – тем лучше. Каким образом десятки статуй двухтысячелетней давности оказались впоследствии порубленными в бефстроганов и кто почти до основания разрушил загородную резиденцию Тиберия, пока еще загадка для историков. Мы же перешагиваем остатки стен, из-под ног разлетаются юркие гекконы, симпатичные мини-крокодильчики. Мы тихо перешептываемся в пустом гроте, где среди мраморных гигантов любил отужинать Тиберий. Теперь в гроте – только сырость, водоросли и мох, а рядом мирно спят волны. Под оливковым деревом трудятся молодые археологи – продолжают раскапывать виллу. Итальянки с загорелыми плечами, тонкие бретельки, широкие брюки, кисточки и молоточки для откапывания старины. Тут же – старинное рыбное хозяйство, чтобы за ужином для императора далеко не ходить. Рыбы всех размеров и солидности рассекают зеленую тихую воду. Вдруг среди серебристых спин и сомьих усов мелькнул золотой плавник! Чего мне, старче в мои почти тридцать, надобно?  Загадываю желание. Рядом на успокоенном волнорезами пляже резвятся дети, оставляют минутные следы на песке там же, где бродил угрюмый Тиберий.

Фраскати, Рим. Сентиментальный вечер прощания с Италией – надолго ли, ведь с моего последнего визита сюда прошло восемь лет. Мы доедаем божественно вкусное мороженное, догуливаем последние часы, я кутаюсь в шаль от вечернего ветра. На смотровую площадку с видом на Рим и дворцовые усадьбы уже во всю падают резные желтые листья. Хозяйка гостиницы беспрестанно что-то рассказывает нам на смеси английского и итальянского, то хватает меня за руки, то трогает мои малиновые локоны, то заливисто смеется – и вот мне уже хочется научиться этой итальянской заразительной харизме и моментальному расположению даже к незнакомым людям. Утром перед вылетом мы не можем найти гостиничный чек, минутная заминка, пока мы роемся в карманах и телефонах. Но тут благодушную щебечущую хозяйку словно подменили, она вспыхивает и зовет супруга, вместе они вполне убедительно предупреждают, что мы никуда не поедем, пока не расплатимся. От вчерашнего добродушия не осталось и следа, искрится на высоких частотах итальянский темперамент. Пока мы разрешали вопрос и приходили к общему знаменателю дружелюбности, мне вспомнился один мой итальянский приятель. Он уже много лет ходит пересдавать экзамены в полицейскую академию. В полицию не хотят брать неуравновешенного молодого человека, за которым числится скандал с начальством. В свое время мой добрый приятель бросил в лицо начальнику не мышонка не лягушку, а весомый кассовый аппарат. При любом упоминания этого инцидента он лишь разводит руками: «Дело не в том, что я неуравновешенный. Я просто настоящий итальянец, а в Италии мы всегда так спорим». Мне остается только порадоваться, что в нашей гостинице не было кассового аппарата. Насладившись напоследок полным спектром итальянского темперамента, мы отправляемся в аэропорт.

Перед самым вылетом успеваем ухватить напоследок еще один кусочек Италии – жалкий призрак неаполитанской пиццы, тесто с помидорами и пепперони на картонной тарелке. С так называемым ланчем, с этим отщепенцем итальянской кулинарной традиции, мы бежим к воротам на посадку. В процессе забега кусок пепперони в масле совершает эскападу с грустной равнины пиццы – и шлепается прямиком на мои новые итальянские ботинки! На память. Сама виновата – ведь мне же хотелось увезти с собой кусочек Италии, пусть даже самый маленький. Я иногда забываю, что наши желания иногда сбываются в самых неожиданных формах. Нужно мечтать смелее и конкретнее… И вот уже Рим под крылом самолета золотится на солнце, остается для меня всегда теплым, позолоченным осенью,  сентябрьским. Самолет набирает высоту, жужжит и жужжит, как кондиционер в том далеком домике с белой террасой. Чао Италия! Ведь действительно – тутто бене.

Ольга Скутина, сентябрь 2014