Неотправленные Письма

1999 – 2004

У каждого из этих десяти писем есть свой адресат. Но почтальон их вряд ли доставит. Может быть, ты угадаешь, разглядишь с недоумением себя среди этих строк. А если нет, то это не значит, что я о тебе не помню. Может быть, у тебя просто нет «своей», подходящей песни. А может быть, это у меня еще нет подходящих для тебя слов.

***

У соседнего дома цветет сирень. Опухая, она прижимается к стене дома. Запах сирени до сих пор без промедлений выключает мое настоящее и включает мою юность. Я как-то от отчаяния позвонила в местный цветочный магазин – а у вас есть сирень? Нет сирени нет, не заказали в этом году. И вот я уже беснуюсь. Мне так хочется зарыться в нее лицом, в эти листья-лепестки. Она здесь, рядом – но не достать, не дотянуться, не зарыться. Даже не купить. Она в десяти метрах от меня, но недостижима. Я одержима и, как все одержимые, бессильна. Я хочу –  и не могу, совсем не могу-не могу достать свою юность, зарыться в нее лицом. Она рядом, но при этом twenty years away. А это дофига сирени. 

Вот уже я сама пухну и прислоняюсь к стене. Размывается акварелью стеночка между прошлым и настоящим. Воспоминания тащат меня внутрь и глубже – туда, где нехоженые дорожки, неведомые звери и несказанные слова. Я не могу и не хочу сопротивляться. Почтальон, ты готов?

***

Зима 2000-2001 

Red Hot Chilli Peppers  – Californication

Твои ресницы завиваются на середине. Поцелуи со вкусом сигарет, хотя ты не куришь. Квартира полная одноклассников твоих, но точно не моих. Музыка во всю, и все веселые; играют в бутылочку; зимний вечер ранний, но, к счастью, темный. Стены на балконе обиты деревянной рейкой. Автобус катится по замороженной улице. Джинсы твои такие тугие. Подруги смеются на кухне. Они купили пачку Беломорканала, теперь это шутка года. В лифте тесно, в кармане – теплые руки. Щеки морозные, морозный нос. Смех серебрится.

Осень 2003

Лондон – Земфира

Сначала мы еще не в Лондоне. А потом – уже не, но он всегда наш, как и наше восемнадцатилетие. Мы сидим напротив друг друга на твоей кухне. Ты читаешь конспекты по матану, я – по маркетингу. Остывший чай из кружек твоих, тех, что с гусями и бантиками. Лет через десять я приеду к тебе на эту кухню, и там уже не ты, а вы, а кружки – те же. Но пока нам восемнадцать. Вот тут ты, бессменный компаньон моей юности, в куртке стеганной бархатной, в шапочке полосатой, вот жуткий игрушечный муравей, которого ты обожаешь, вот тукан присел у тебя на столе, а вот поле в ромашках, ты смеешься закинув голову, вот твои кудряшки и непосредственность, и лето, и лето не кончается. А теперь – только огонек на карте, только старые фотографии, и слова все в прошедшем времени, хотя ты со мной как всегда поспоришь. Когда я слышу Земфиру, вновь рвется внутри кусочек, который зарости не успевает. Это не Земфира, а орел, и печень моя уже в паштет превратилась, а я все слушаю старые песни. Я не могу понять, горюю ли я по тебе, по нам, или по всей юности сразу – они так переплетены, вшиты друг в друга, что их не разделить никогда. Письма не отправлены, и строки не дописаны, потому что расплываются.

Весна 2001

Plazma – Take My Love

Совсем недавно ты спрашиваешь у меня, неожиданно, не найдётся ли у меня слов для твоей новой песни. Слова у меня вдруг находятся, текст пишется, тоже неожиданно. Двадцать лет назад, весной, что больше была похожа на зиму, мы тонули в сугробах и в молодости, и слов у меня не было. Не было ни слов, ни привычки перекладывать чувства и мысли в понятный другим (и себе) формат. Возможно, это отличительная черта молодости – чувства есть, а формы их выражения нет. Такой эмоциональный конандрум. Последние несколько лет я только этим и занимаюсь – превращаю чувства в слова, свои и других людей. В словах я нахожу огромную пользу, смысл, которым можно пропитать прошлое, как нафталином, чтобы наподольше сохранилось. Спасибо за возможность. Вот из немой весны юности протянулся мостик в весну самовыражения, пусть и двадцать лет спустя, но все обретает смысл, место, голос.

Лето 2000

Metallica – Nothing Else Matters

Я приезжаю к тебе ранним утром. Вид у тебя вид заспанный. Тебе не пришлось ехать в круглом автобусе по утренней пыли. Ты цитируешь Металлику с ошибками, но я этого не знаю. В твоем городе я как в Мекке. Тут клумбы с цветами, полосатые трубы, и знакомые тебе и мне люди. Твой всегда смеющийся бородатый отец. Ему тогда, возможно, было меньше лет, чем нам сейчас. Твоя гитара, ты играешь что-то испанское, яростное, все замирают слушая и я тоже. Твой дом, с черемухой во дворе. Лето, где ты, я, и твой друг гуляем в вашем городе. Гром – и вот уже льет-льет не спросив июльский ливень. Старая школа. В пустом классе у открытого окна листья сирени мокрые, машут нам, пятнадцатилетним. Дождь – это excuse, ведь залило все вокруг, и можно еще немного задержаться, не опаздывая. Ты целуешь меня на улице. Незнакомая бабуля окрикает: “Девочки, не целуйтесь!” А мы смеемся, смеемся, ведь твои рыжие кудри кого угодно собьют с толку.

Весна 2000

Чайф – Никто не услышит

Прости меня, пожалуйста. Ты, может быть, засмеешься, удивишься, когда вдруг поймешь, что это действительно тебе. Возможно, скажешь – мол, да ну ерунда, столько лет прошло. Неважно сколько – почтальон долго нес, отправитель долго думал. Я искала и нашла-таки способ сказать тебе так, чтобы не было неловко ни тебе, ни мне. Есть огромная пропасть между состраданием и человеческим эго. Когда эго такое же большое, как те мои широкие штаны с карманами, то нет места для эмпатии. И при встрече ничего не стоит улыбаться, а внутри переживать уже привычный укол совести… Почти-май, первые одуванчики, мы четырнадцатилетние смеемся и лопатами бросаем сухие листья, весенний ветер волосы дует в глаза, все еще только начинается, и весна – она именно такая. Та весна для меня – квинтэссенция весны, сердце сначала наполненное, потом вдруг пустое, как шарик, и по ветру несется. Сначала прилетели грачи, потом прокатилось 9 мая от площади до площади, и мое эго понеслось дальше. Когда тебе четырнадцать лет, то очень не хватает разума и доброты. Чтобы эта ретроспектива не была бесполезной, я и в ней ищу пользу и понимание. Несложно быть невнимательной, не задумываясь делать незаслуженно больно (а разве бывает заслуженно?). Сложнее об этом думать и артикулировать. Эмпатия – это навык. Я свою старшую дочь учу эмпатии и доброте – это то, чего мне так не хватало тогда, и порой до сих пор. Прости.

2003

Brazzaville – Boeing

Или любая друга их песня того времени. Лукошко лесной земляники, пиво, и вот мы слушаем бархатный вокал Дэвида Брауна. Через сотню лет мой брат выпьет с ним пива в баре, а еще через сотню мои друзья поболтают с ним в самолете по пути в Барселону. Так что это мой приятель by proxy, разве нет?  А пока нам еще так мало лет, ты рисуешь черные точки под своими огромными глазами. Мне сложно представить, что ты ходишь со мной в один универ и вообще живешь в одном городе. Мы бросаем монпансье в чай, оно леденцовое, сладкое. Я понимаю почти все, что ты говоришь, хотя ты говоришь иногда кружочками. За твоим окном то зацветает, то отцветает сирень. Вполне возможно что ты самый обычный человек, но при этом ты точно другая галактика, такая, где даже дышится иначе. Такая, куда проваливаются или отправляются. И никому не объяснить, даже себе, даже тебе, хотя ты как раз тот человек, который смог бы это понять.

2004

Смысловые Галлюцинации – Звезды 3000

Вечер на даче, старый белый электрический чайник. Утреннее солнце льется сквозь сосны, тюль, веки. И вот одно лето, другое, одна осень, другая, и мы как в 19 веке – чаи и дачи, книги и письма, истории и фильмы, только все время разные: твои, мои. Запах тебя. Твой свитер, твои сигареты, улыбка и смешок, как теплое одеяло. Я приезжаю к тебе с разбитым сердцем – ты заворачиваешь его в плед. Малиновое варенье и чай. Я вижу глаза твои в зеркале заднего вида, и мысли наши как белые птицы летят и разлетаются. Вилки твои гнутые. Подбородок с родинкой. Родной человек, от ушей и до шеи. Каша с медом и орехами, мокрый снег Петербурга. Кленовый лист упавший тут, между твоих страниц там. И сотни часов, вместе проведенных и прожитых, переплетенных. Какое счастье, и длится.

Лето 2004

R.E.M. – I am Pushing an Elephant (?)

Я выруливаю на загородную трассу, которая почему-то называется – тракт. Около часа езды. Делаю глоток из уже теплой бутылки минеральной воды. “Обуховская”, этикетка розовая и порвана сверху. Мне скалы на этой дороге всегда напоминают, что мы в горах, хоть и уральских. Я слушаю на рипите одну и ту же песню. С тех пор ни разу не смогу ее послушать вновь. Только сегодня, поискав ее на ютубе, вижу, что называется она иначе – The Great Beyond. Точнее и не скажешь. The great beyond it is. Это мои первые похороны друга. У меня сводит скулы и шею. Я паркуюсь во дворе. Здесь столько людей. Все пришли тебя провожать. Мне страшнее страшного увидеть тебя таким. Ты в той же рубашке (ты был в ней на новый год –  с улыбкой, с огромным зайцем, вот ты только с порога, еще только заходишь, с мороза, радостно). Я кладу свою ладонь на твои руки. Они сложены так уже три дня. Мне страшно тебя поцеловать в лоб, как это делают другие. Я жалею об этом все последующие годы, и буду всегда. На кладбище твой отец отгоняет мух от твоего лица. Он машет свернутой в трубочку газетой. Одна муха забралась в нос. Все бросают землю вниз, и я бросаю. Это даже не земля. Это глина. Она желтая, сухая. Я еду домой. Сосны и скалы, дорога вьется в звенящей тишине золотого июльского вечера. Я внутри сухая и желтая. На моей сумке полоска земли с твоей могилы.

1999

Сплин – Романс

Календари врут точно, больше половины жизни вьется наша ниточка. Обросла всем, превратилась в канат. Написать тебе сложнее, потому что ты рядом, всегда где-то на расстоянии ладони. Сентябрьские помидоры, лето в них и начало нового года – в них же. Мокрые осенние листья и осыпающаяся, всепокрывающая осень. Ты да я да осень – мы все трое заодно. Обледенелые зимние дороги, автобус-пароход плывет, и мы в нем, мореплаватели. Руки твои тонкие, прохладные и всесогревающие. Беснующиеся кусты сирени за окнами лицея, почти летняя гроза. И снова осень. Ты – круглый год. Ты – вечнозеленая! Мне слабо сделать bulk того, что ты делаешь, не задумываясь: от мелочей смелых, до огромных. Тебе не слабо учиться играть на гитаре, позвать кого-то на свидание (не морщись, вспоминая – это был смелейший поступок), сесть на самолет и изменить жизнь, сделать книгу, сделать свой бренд, спасти культуру, спасти человека, хоть и маленького. Первые аккорды этой песни у тебя так знатно всегда получались. Так вот раз уж я давно хотела сказать, то говорю – ты основной элемент. Наша веревочка – канат, что держит корабельные мачты.

2005

Evanescence – Bring Me to Life

Твой свитер, сине-белый. Уезжая, ты раздаешь свои вещи. Ты, такая американская мечта, уже давно на другом берегу, хоть и ни разу не американском. Когда дует холодный ветер, ты плачешь, не замечая. На уральском ветру нет ни тебя, ни меня. Кто бы мог подумать, что ближе всего к Америке буду я, а не ты. Твой клубничный чай, балкон и бесконечный шкаф. Замороженные зимы нашей юности. Привычка постоянно читать. Летние вечера, когда догорает и никак не догорит день. Твой лонгайленд айсти. Дикий виноград ползет по краям беседки. Мы отрываем головы беднягам-креветкам. Моргни – раз. Уезжаешь летним утром, твой отец везет всех в аэропорт на своем вольксвагене, в желудке у меня тоска и радость сбились в невозможный узел, наши жизни, такие смежные, меняются каждая в свою сторону. Отъезды и приезды – пунктир моей молодости. Моргни – два. Месим сапогами мокрый снег-slush, бостонский ветер как бостонский вальс, все кружит, и Рождество, которое не повторится. Три. Бокал белого вина на берегу реки в Швейцарии. Всякий раз встречаясь, мы замеряем прожитое время, перебираем как камушки, случившееся in between. Поднимаясь на эскалаторе, смотрю тебе вслед, вот-вот ты исчезнешь вновь, а до следующего раза еще столько камушков. Поезд Цюрих на Женеву – эта песня-оракул, оказывается. Когда я слышу твой голос, все встает на свои места, даже если они уже так далеко.

***

…Сегодня днем я гуляю с детьми. Горячее весеннее солнце золотит мне щеку, волосы снова лезут в глаза – впервые за двадцать лет они ниже плеч. Я поднимаю голову и вижу ветку сирени, прямо над моей головой – одну, другую! Утыкаюсь лицом, вдыхаю, раз-два-три-четыре, наскоро считаю лепестки на цветках. Ну… Пять! Дети укатили слишком далеко вперед. Я бегу за ними вслед, на ходу дожевывая горькие лепестки сирени. Я загадываю ровно одно желание. 

(с) Ольга Скутина (Barrows), май 2021